ПАВЕЛ
ФИНН — КОНДОТЬЕР
Бакинский Одиннадцатый Международный кинофестиваль «Восток-Запад»
продолжил свой ежегодный спор с классиком английской литературы Редьярдом Киплингом.
«Судьба сегодняшнего мира зависит от того, поймут ли друг друга
Восток и Запад. Именно поэтому наш фестиваль уже более десяти лет вносит свою лепту
в то, чтобы опровергнуть фразу Киплинга: «Восток есть Восток, Запад есть Запад,
и никогда им не сойтись вместе», — эту мысль президент БМКФ, писатель, драматург
и режиссер Рустам Ибрагимбеков высказывал не раз. Баку объявлен в этом году столицей
исламской культуры, и в связи с этим на фестиваль приехало немало фильмов из исламских
стран. Как будут выглядеть в этом контексте фильмы из России, Эстонии, Польши, Венгрии,
Болгарии, Чехии и других «западных» стран, никто не знал. И мало кто догадывался,
что фильм Рустема Абдрашева «Подарок Сталину», снятый кинематографистами Казахстана,
Израиля, Российской Федерации и Польши, фильм, начинающийся с показа Стены плача
и бегающего по Иерусалиму жертвенного козленка, возьмет один из основных призов
— «За самое гуманное послание человечеству».
Сценарист фильма «Подарок Сталину», прекрасно вписавшегося в главную
идею Бакинского международного кинофестиваля, Павел Финн любезно согласился ответить
на вопросы «ЕС».
— Сегодня не так часто увидишь фильм, за которым угадывается настоящая
литература. Как ткался этот сценарий, из какого ничего? Во время просмотра меня
не покидало чувство, что вы долго носили его в себе.
— Мне приходится заниматься обучением молодых кинематографистов, и
я сразу же сообщаю им, что против какой бы то ни было литературы в кино. Я считаю,
что основной принцип прозы и тем более поэзии — самовыражение. Самовыражение через
исповедальность, стиль, художественные приемы, слово и т. д. В то время как самовыражение
сценариста — это нечто совершенно иное: совершенное, я бы даже сказал чувственное,
ощущение и знание профессии. Вся беда нашего кино связана как раз с глубоким и искренним
непрофессионализмом.
— В чем все-таки основная задача сценариста с «хорошим знанием профессии»?
— Ничего не говорить о себе прямо, но как можно больше — опосредованно.
Личные переживания должны быть выражены через кинематографический язык, через образы.
Самая сложная и главная задача сценариста — выработать собственный киноязык, чтобы
он стал выразителем ваших чувств, вашего сознания. Счастье, когда это совпадает
с языком режиссера или влияет на него. Как сценарист, я менее всего заинтересован,
чтобы в моем сценарии чувствовалась литература. Сценарий — это абсолютный расчет,
я абсолютно рационален. Нет во мне ни вдохновенья, ни восторга. Но превратить этот
расчет в нечто чувственное и есть моя задача.
— А если говорить конкретно о картине «Подарок Сталину»?
— Тут режиссер — представитель молодого поколения, с которым нашему
все труднее находить общий язык. Но нам необходимо уметь это делать, если мы хотим
существовать в современном кино. Я начинал свое обучение во ВГИКе в конце 50-х,
нас учили сценаристы и теоретики, которые пришли в кино на грани звукового и немого.
Очарование звукового кино, создавшего предпосылки для новых форм, было очень сильным.
Поэтому считалось, что главное — это слово, литература, ремарка. Глубоко мною любимый
человек и сценарист Евгений Габрилович был главой школы сценаристов-писателей. Но
сейчас время других темпов и ритмов, других слов. Советское кино более чем какое-либо
другое было связано с идеологией, и словом пользовались для проведения идеологических
или каких-либо иных догм и позиций. Первый удар по «литературному» кино нанесло
послевоенное поколение, «оттепельное» кино — Хуциев, Швейцер, Венгеров, Кулиджанов,
Сегель, Алов и Наумов…
— Я-то был как раз уверен в обратном, мне всегда нравилось кино,
поставленное по литературным произведениям — гоголевская «Шинель», чеховская «Дуэль»…
— Дело не в источнике, а все в том же киноязыке. Нас учили по Аристотелю.
Говорили, что кино находится между театром и прозой. В то время как я убежден, что
оно находится между поэзией и музыкой. Поэзия в кино необходима. Когда я смотрел
нашу картину, увидел в ней много просчетов, связанных в основном с нехваткой денег,
но в ней есть явное достоинство — поэзия. Возможно, поэтому наша картина кажется
несколько старомодной.
— И замечательно. Она возвратила меня в мир черно-белого кино, за
которым закреплена определенная кинематографическая высота.
— У нас есть один безусловный аналог, правда отдаленный, — «Амаркорд»
Феллини.
— Свадьба…рельсы…
— Конечно. Предыдущая картина Рустема Абдрашева «Остров ожидания»,
которая мне очень понравилась, сделана по книге стихов его отца, он был диссидентствующим
казахским поэтом, и поэзия в этом фильме — главное.
— Каковы «родовые признаки» поэзии в кино, как она зарождается?
— Совсем не обязательно читать стихи «за кадром», как, скажем, в «Зеркале»
у Андрея Тарковского, поэзия в кино может выражаться, например, через монтаж. В
ритме картины, в пейзажных лирических отступлениях рождается то, что можно назвать
поэзией. А как рождается — я не знаю, это чудо.
— Сложно было работать с режиссером — представителем другого поколения?
— Для меня любой режиссер изначально — враг, но если продолжать относиться
к нему как к врагу, мало что получится. Сценарист — обслуживающая профессия, в каком-то
смысле женская: он должен научиться умело отдаваться и при этом еще получать удовольствие.
Это, увы, редкое чувство для сценариста, но в данном случае я его испытал. За всю
мою довольно долгую сценарную деятельность, а работать приходилось с очень хорошими
режиссерами, иногда даже с классиками, творческое удовлетворение я получал от силы
два-три раза: тут должно все со всем совпасть. Такое совпадение — к сожалению, короткое
— случилось, например, на фильме Ильи Авербаха «Объяснение в любви». С Рустемом
не так легко было работать. Но я шел на многое, чтобы поэтическое чувство все-таки
передавалось зрителю. Работая над этим сценарием, я поставил перед собой конкретную
задачу — хотел, чтобы люди плакали. Это не самый лучший путь в искусстве, но в данном
случае я был заинтересован, чтобы в нашем апокалипсисном мире люди почувствовали
бы, что есть какие-то искры человеческого бытия, к которым нельзя относиться без
слез, без сострадания.
— Бакинская публика ваш фильм смотрела именно так. В картине снимались
Дален Шинтемиров, Нуржуман Ихтымбаев, Давид Маркиш, Екатерина Редникова, Вальдемар
Шчепаняк, Александр Баширов, Бахтияр Кожа. Что вы скажете об актерских работах?
— Успех этой картины в значительной мере связан с актером Ихтымбаевым,
играющим старика Касыма. Замечательный актер и неординарный человек. Жизнь свою
начинал чуть ли не как водитель трактора, потом окончил техникум, а вообще он знаменитый
музыкант, домрист. Играет и поет. Я его увидел на экране в короткометражке молодого
режиссера, когда еще не было никакого моего сценария, одна только идея витала. Нуржуман
там ни одного слова не произнес. Когда я начал писать сценарий, понял, только он
может сыграть приемного отца…
— Он Габена чем-то напоминает в фильме «Двое в городе»…
— Да, такой вот казахский Жан Габен. И потом, по фильму он же контуженный,
поэтому в нем есть какая-то странность. Мальчик, по-моему, хороший, такой смешной,
искренний, еврейско-узбекский мальчик, его нашли в алма-атинской синагоге… Очень
хорошо актер Бахтияр Кожа играет милиционера… Сашу Баширова я любил всегда… Поляк
у нас очень неплохой вышел…
— Меня удивил такт, с которым сделан фильм, редкое чувство меры.
Как пример — проняла сцена убийства поляка-романтика.
— Возвращаясь к началу нашего разговора. Сценарий сначала был опубликован
под названием «Кипяток» в журнале «Искусство кино». Он отличается от картины. Мне
казалось, надо все делать острее, жестче, уходить от того, что называется «красотой».
Уходить к степной первозданности, к запахам степи, к глиняной сущности… К той степи,
которую знали и Маркиш, и Ихтымбаев. С которой познакомился и я, на ферме у брата
Нуржумана, восприняв ощущение ее волшебства. Но режиссер увидел фильм таким, каким
он его увидел, и в этом тоже есть свой смысл. Не исключено, что этим мы и обязаны
возникновению того самого поэтического начала на экранном полотне.
— Во ВГИКе вы защищались как документалист, сохранилась ли у вас
тяга к документальному кино?
— Из-за страшной лени — так не хотелось писать художественные сценарии
— заканчивая ВГИК, я благоразумно зачислил себя в документалисты. И участвовал в
создании довольно многих документальных лент. С Семеном Арановичем мы сняли «Большой
концерт народов, или Дыхание “Чейн-Стокса”» и «Я служил в аппарате Сталина». Сделали
мы две документальные ленты с Владимиром Хотиненко. От интересной работы в документальном
кино не откажусь, но ведь и там уже сформировалась своя элита, очень сильные документалисты.
— Ваш фильм получил много призов. В 2008 году Гран-при I Международного
кинофестиваля «Восток — Запад» в Оренбурге, в этом — картина была с успехом продемонстрирована
в Сербии в рамках Белградского кинофестиваля FEST в конкурсной программе «Европа
вне Европы» и удостоена Гран-при «Золотой Кеккиц». Приз зрительских симпатий «Подарок
Сталину» завоевал на III Международном кинофестивале имени А. Тарковского в Иваново.
И наконец, в Баку — приз «За самое гуманное послание человечеству». Вы часто ездите
с «Подарком» на фестивали?
— Когда получается, еду. Ездил в Иваново на фестиваль имени Тарковского,
поэтому для меня очень важный. Американцы устраивают фестиваль «Восток-Запад», только
он проходит в Оренбурге. Нуржуман на этом фестивале получил приз за лучшую мужскую
роль. «Подарок Сталину» не поднимался на уровень Канн и Венеции, но картина нравится,
ее премируют. Она говорит на доступном всем языке, что сегодня не модно, и заняла
свое место в современном кинематографе. Кроме, конечно, таланта режиссера Абдрашева,
немалая заслуга в том моего Сашки, героя фильма, который переходит со мной из одного
десятилетия в другое. Я первый раз этого Сашку написал, можно сказать, в другой
жизни. Сценарий «Ожидание, или Деревенский футбол 49-го года» был опубликован в
80-х, но не поставлен. А потом, когда я понял, что не хочу и не могу с Сашкой расстаться,
он перекочевал в «Подарок Сталину».
— Возможно, поэтому я почувствовал, что есть в фильме что-то глубоко
личное, какая-то накопительная энергия, связанная с судьбой драматурга.
— Возможно. Сейчас думаю над сценарием, в котором может снова появиться
Сашка, только подросший. Так что, можно сказать, Сашка — мое второе «я». К счастью,
нашу семью аресты миновали. Но я знаю, что моего отца должны были взять в 1953 году:
он проходил по «московскому делу», которое затевал Сталин. И если бы не помер «усатый»,
судьба моя была бы плачевной. В этом есть что-то общее для всей тогдашней жизни.
То, что, к примеру, объединяло меня и Давида Маркиша, хотя я был в Москве, а он
— в ссылке. И это то главное, что я хотел передать в сценарии.
— Давид связан с Баку семейными корнями, детством, а какова ваша
связь с этим городом? Чем является он для вас?
— Много лет дружу с братьями Ибрагимбековыми. Максудом и Рустамом.
Отсчет этой дружбы можно вести с того момента, как в «Новом мире» была опубликована
повесть Максуда «И не было лучше брата». Кстати, сейчас сын Максуда Мурад Ибрагимбеков
уехал в экспедицию снимать фильм по нашему с ним сценарию с таким же названием.
А в первый раз я сюда приехал, когда у меня было жуткое положение: после картин
«Объяснение в любви» и «Двадцать шесть дней из жизни Достоевского» ни один мой сценарий
не ставился. Рустам помог: устроил мне здесь работу — экранизацию романа тогдашнего
директора киностудии «Азербайджанфильм». И этот сценарий Госкино тоже зарезало,
но телевидение в пику ему взяло к себе: они тогда страшно враждовали. Это были 80-е
годы. С тех пор я довольно часто бываю в Баку у друзей и на фестивале каждый год.
Был здесь в роковые моменты нашей истории: в доме у Максуда впервые услышал, что
в Москве ГКЧП захватил власть, и отсюда уехал в Москву, не зная, что там. С этим
городом у меня многое связано. Это одно из лучших мест, где обретаешь друзей. Я
люблю этот вольный город. Портовый, с ветром морским…
— Вы только что сказали, что были на всех кинофестивалях «Восток-Запад».
Чем отличается одиннадцатый от предыдущих десяти?
— Во-первых, тем, что тут наша картина, потому что раньше мои фильмы
сюда как-то не попадали, во-вторых, тем, что встречена она более чем благожелательно.
Сам фестиваль от предыдущих отличается, пожалуй, фильмами да разговорами о фильмах,
в остальном царит тот же дух доброжелательности, который исходит от всех бакинцев
и в первую очередь от самого Рустама Ибрагимбекова.
— Возвращаясь к «Подарку». Вы еще будете сотрудничать с Рустемом
Абдрашевым?
— Я не против. Готов сотрудничать с любым режиссером, который готов
сотрудничать со мной. Но, конечно, Рустем пусть идет своим путем, он знает ту жизнь,
которой я не знаю.
— Израиль сейчас на литературном и кинематографическом подъеме,
а вам близка еврейская тема. Если бы израильские кинематографисты предложили вам
поучаствовать в кинопроекте?..
— Если израильская картина получает в Венеции первый приз, значит,
израильское кино уже состоялось. Ну, а позовут, не откажусь. Я ведь кондотьер…
— Павел Константинович, новых успешных работ вам и в игровом, и
в документальном кино.
Беседовал
Афанасий Мамедов
«ЕВРЕЙСКОЕ СЛОВО», №36 (454),
2009 г.
